Часть четвертая
УЧИТЕЛЬ. Продолжение.

Школьные (и не только) проблемы

Прокатившаяся по Украине война оставила везде одни и те же школьные проблемы: если помещения для занятий еще и можно было подобрать, то не было (не хватало) учителей, не было учебников, письменных принадлежностей и не было (не хватало)… учеников! При запланированной мне дневной шестичасовой учебной нагрузке в Хотиновской школе оказалось, что необходимо организовать все элементы структуры учебного процесса фактически с нуля. «Ладно, – говорю, – я возьму в колхозе лошадку, всех знакомых партизан объеду, что-нибудь из учебников у них найду и в школу при-везу». Дали мне седло и лошадку, которую один партизан – когда проходил в этих местах фронт – раненую привел к себе во двор, выходил и оставил. Я на ней поехал, познакомился с местным начальством, а бывшие партизаны мне помогли и мы набрали старых книг и карандашей. В классе на страницах этих книг ученики писали между строчек, чтобы лучше запомнить материал. А у меня – никакого плана занятий, нет программы – то, что я помнил, этому и обучал. У кузнеца Цыкало был сын – хороший парень, должен был учиться в десятом классе, а два года в школе при немцах не учились. И вечером меня посылают пройтись по местам сборищ молодежи – у них, как и у нас, такие же «кельи», где собираются молодые парни и девушки. Я и ходил по кельям, уговаривал учиться, чтоб не шлялись, а готовились к урокам, а сын Цыкало и еще два его друга – тоже крупные парни – наподобие охраны везде ходили со мной по селу. Пройдем с ними по селу, а на другой день докладываю директору, кто согласился пойти в школу. Была одна девушка школьного возраста, мать не пускала ее в школу. Я поговорил с матерью, и она отпустила, только с условием, чтобы дочь там не обижали. Пошутила, должно быть: девушка сама здоровенная, сама обидит, кого захочет. «Я, – говорит, – гукну ее» (позову – авт.). Позвала дочку: «Ходь до дому. Прийшов вчитэль за тобою». Дочь зашла в хату, остановилась у порога. А хозяйка спрашивает меня: «Ну, як? Сподобалась тэбэ моя дочка?». Я сказал, что все ученики мне нравятся. – «Ну, тодi вiдпускаю в школу». Вот таким образом, где шуткой, где уговорами – удалось собрать учеников в школу. Нечеловеческие условия киевского плена не сломили мой дух, но заметно сказались на физическом состоянии: хоть и вылечили мне ноги в партизанском лагере, но прицепились суставные боли, появлялись опухоли, экзема. Подсказали мне адрес женщины-лекаря, которая делает мази на основе нутренного жира. Обсудил ситуацию с хозяйкой, и она обратилась за помощью к подругам. Как нанесут внутреннее сало!: хозяйки бегут со всего села; старушка моя уже не принимает – некуда – а они обижаются: возьмите для вчитэля! Я взял одну небольшую макитру (горшок) и поехал в соседнее село Нежинского района под названием Кукшин к Марии Денисовне Солодовник (она была полячка, а вышла замуж за украинца и жила в Черниговской области). Она взялась меня лечить – и действительно, опухоль прошла, только через три-четыре дня велела снова приходить – другую мазь сделает. Я спросил про порошок коричневого цвета, который она добавляла в мазь. – А это не должно быть для Вас интересно, Вас должно интересовать излечение – ведь Вы на войну поедете. – Что с меня за работу? А то вдруг вызовут в военкомат раньше и не смогу к Вам придти во второй раз? – Нет, это плохо, надо придти во второй раз! А денег не возьму! Я продолжал настаивать: – Так что же? Если денег не берете, то вот, я две посудины принес… – А идите с моим мужем изничтожьте – одну хотя бы. – Но ваш столяр тогда работать не будет. – Неважно! Небольшое отступление. Так и получилось: в декабре вызвали в военкомат, и во второй раз не пришлось полечиться у этого медработника. А в армии, на фронте, болезнь эта возобновлялась. После войны, в 1986 году, по линии военкомата мне давали путевку в санаторий г. Саки в Крыму – там очень эффективно лечили грязями. Спустя несколько лет суставная болезнь настолько обострилась, что не мог держать в руках никакого инструмента. И тут помогла народная медицина: настойка «золотого уса» по ложечке внутрь, и ею же натирать больные места. За три месяца болезнь полностью исчезла! А экзему я научился «прогонять» тепловым воздействием: держать ноги у тлеющих в печке угольков, пока терпимо.

***

Проработал в школе Хотиновки всего 2 месяца до начала декабря 1943 года – а потом надо было идти воевать. О простых, человечных и доброжелательных людях Хотиновки и других населенных пунктов, где приходилось бывать, остались у меня самые теплые воспоминания. Забегая вперед, хочу привести справку из Хотиновской семилетней школы, которую по запросу выслали мне в сентябре 1950 г. В переводе с украинского языка нет необходимости, текст справки понятен, поясню лишь названия месяцев: вересень – сентябрь (название связано с приметой: цветет вереск), грудень – декабрь. Подобную же справку (довiдку) прислали мне и из Носовского райотдела народного просвещения, но в датах начала и окончания моей работы в школе есть небольшая разница. Оба эти документа дороги мне: напоминают о героических годах молодости. Отголоски войны: встреча с вооруженным всадником После партизанского отряда, проработавши в Хотиновке до конца 1943 года учителем, решил я идти на фронт. В военкомате попросил выправить мне документы, чтобы я самостоятельно догонял кавалерийский полк. Это ночевали у меня на квартире в Хотиновке кавалеристы, и они предложили мне идти служить в их полк, пояснив, как найти и показав по карте маршрут их движения. После прохождения медкомиссии в Носивском райвоенкомате мне поручили доставить в Киевский запасной полк группу новобранцев, в которую входили местные жители – крепкие такие добры молодцы, – и мы вышли из райцентра Носивка в недалекий поход на станцию. К нам по дороге примкнули и другие местные жители, уезжавшие из райцентра. По полевой дороге, постепенно поворачивающей влево, на задах Носивки, догоняет нас верховой на коне и начинает придираться то к одним, то к другим. За спиной у него висел немецкий автомат, а сам он был заметно пьян. «Молчать!» – кричит на всех. Идущие вместе с нами гражданские узнали всадника: это был полицай, служивший немцам, и начали его стыдить за эту службу фашистам. «Так ты полицай немецкий, – говорят ему, – что ты тут лазишь?». «Кто там сказал, вот я вас всех! – он взял из-за спины автомат и дал очередь поверх наших голов. – Ложись, иначе всех перестреляю!». Пришлось нам лечь в кювет. Пьяный бывший полицай продолжал свои угрозы: затоптать нас конем и перестрелять из автомата. Пока он отвлекался на одних, присоединившиеся к нам по дороге местные жители незаметно подобрались к нему с другой стороны, вцепились в него и повалили на дорогу, отобрав автомат. Начали бить его – и били долго, до тех пор, пока не перестал дышать. Послушали: не дышит – и бросили его в канаву: он, полицай, сам искал себе такой смерти. Я упрекаю их: «Ведь отвечать за смерть человека придется», а они говорят: «Мы знаем его, это немецкий полицай, и отвечать за него не будем. Туда ему и дорога». И пошли дальше по направлению к вокзалу. До подхода поезда эти мужики уже успели спрятать автомат и передать кому-то коня. Больше я ничего не слышал об этом инциденте, т.к. призывников передал в запасной полк, да и сам туда против своей воли попал, хотя рассчитывал догнать конную воинскую часть, о которой мне рассказывали ночевавшие у меня в Хотиновке кавалеристы. Правда, нам с Комбасовым через шесть дней удалось-таки вырваться из запасного полка, и затем мы догнали кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Баранова. И с 24 декабря 1943 года я вновь был в Советской Армии, на фронте.