Часть пятая
ДНЕВНИКИ ПЕРЕВОДЧИКА. Продолжение.

6 августа. С утра начали преследование противника вдоль шоссе в направлении на юг, к Карпатам. В долине, по обе стороны от шоссе, я увидел многочисленные огневые позиции нашей разнокалиберной артиллерии. Стало гораздо веселее, так как мы увидели несокрушимую мощь нашего «бога войны». Вечером наша дивизия (7)я) получила приказ изменить направление движения в обратную сторону. Всю ночь двигались на север, к городу Санок.

7 августа. Остановились в селе Сёмушове. Ко мне на допрос привели военнопленного – солдата гитлеровской армии. Рыжий, упитанный, очевидно, повар. Часто пускает слезу, готов целовать ноги, лишь бы не отправили к праотцам. Как обычно, говорит, что у него много малых детей, что он рабочий и страшно хочет жить. Охотно отвечает на вопросы офицера разведки капитана Кириллова, при этом кажется, что безбожно врет от усердия. Я его отправил в штаб дивизии.

10 августа. С 8/VIII)44 г. находимся в районе с. Любля. Занимаем оборону. Впереди – г. Ясло, справа – г. Фрюштак. Все эти дни держалась замечательная погода. Вчера исполнилось 3 недели с тех пор, как мы окунулись в наступательные бои. Пятнадцать дней находились в рейде по тылам противника.

21 августа. Сегодня кончилось сидение в обороне. Опять вперед на врага! 22 августа. Остановились на кратковременный отдых в селе Домарадз (10 км от г. Бжозува). Поляки очень любопытны. Спрашивают о колхозах, о Сибири. Чувствуется буржуазная пропаганда. Но нашим рассказам большинство верит; ругают Геббельса и ему подобных. На нашей квартире собралась молодежь – паненки и хлопы (паны юных лет). Быстро нашли с нами общий язык, сдружились. Они исполнили даже несколько своих песен, в которых высмеивается панская Польша, ее военные и политические руководители и т.п. 1) «Еще Польска нэ сгинэла, Кедэ мы жиеме, Еще вудка нэ сквашнэла, Кедэ мы пиеме…» 2) «Бéда, бéда вшенди, Поки вуйна бэнди!.. Ой, беда, ой, беда ест!..» Кавалеристам приходится просить у панов и их жен то ведро, то овса, то сена. Однако у них один ответ: «Ниц нема: вшистко нимец забрав». Наш шутник Шибалков попросил у одной хозяйки блох. Она ответила заученной фразой: «Ниц нема: вшистко нимец забрав», явно не зная, что такое «блоха».

4 сентября 1944 г. С 28.VIII.44 г. отдыхали в селе Лопушка Велька. Сегодня в 7:00 утра оставили место отдыха, чтобы опять уйти в глубокий рейд по тылам противника. Опять бои! Хозяева моей квартиры просили мою лошадь, взамен давали своего мерина. Обмен не состоялся, конечно. Моя кобылка им пришлась очень по нраву: они работали три дня на ней. Старушка даже прослезилась. Она убеждала меня: «Ведь там ее все равно убьют». В Лопушке Вельке помогли на наших конях возить с гор бревна. Солдаты помогали ремонтировать халупы бедняков.

5 сентября. От 3:00 до 20:00 делали дневку в лесочке, на окраине какого-то села. Вечером снова в путь, на запад.

7 сентября. В 2:00 с 6-го на 7-е прибыли в село Жезнув (Лютча), повят Жешув. С утра погода испортилась. Временами моросит дождь. В южном направлении с 3:00 громыхает артиллерия. Это постоянная музыка войны. Мы настолько привыкли к ней, что, кажется, без пушечного грома мы скоро заскучаем.

8 сентября. Сегодня с 6:40 наша артиллерия ведет интенсивную артподготовку. В течение двух часов воздух сотрясают беспрерывные орудийные залпы. Как нам стало известно, наш корпус должны сегодня-завтра ввести в прорыв в обороне противника. Перед нами задача: выйти в тыл к гитлеровцам, чтобы помочь восставшему словацкому корпусу. К вечеру подошли к линии фронта. 9 сентября. Форсировали какую-то горную речушку и взяли направление на городок с нефтяными вышками – Кросно. Пять километров мы шли параллельно линии оставленных немцами окопов. Здесь мы увидели работу нашего «бога войны» во время вчерашней артподготовки: трупы в окопах, в траншеях, за окопами. Земля вокруг перепахана снарядами и минами. Кросно мы обошли справа и в одном селе, в 5 км от Кросно, делали дневку. В 6:00 вечера двинулись дальше.

10 сентября. Холодный, серый рассвет встретил нас неласково. Надоедал дождь. От него нельзя укрыться и под деревом. Часто в наш лесок залетали немецкие мины. Летели щепки, ломались деревья. Пришлось втиснуться в узенький ровик, вырытый ручейком. Ниже меня спасались в естественной траншее Артур Фрайлих (мой однокурсник во время занятий при штабе корпуса), лейтенант Псянин (командир разведвзвода полка) и его коновод Подгорный. Из оврага, расположенного недалеко от нас, в тылу, наши «Катюши» пускали свои мины в сторону немцев. Они с завыванием проносились над нами. Укутавшись в плащ-палатку с головой, я почти заснул было. Но вдруг над нами раздался страшный взрыв. Это одна из мин РС, сбившись со своего курса, задела верхушку высокой ели. Тяжело ранило Фрайлиха, Псянина и Подгорного. Через час не стало беспечно-веселого Фрайлиха.

11 сентября. Противник вынужден был попятиться. Мы перед рассветом прошли три села. Всюду были свежие картины вчерашнего боя: трупы, развалины, развалины, трупы… Какой кошмар! И кому нужна эта война? Вот этому юноше в зеленой шинели, повисшему в неестественной позе на частоколе? Или вот этому усатому солдату с руками рабочего, который последний раз лег отдохнуть прямо у дороги и теперь своими потускневшими глазами смотрит прямо в облачное небо?.. В четвертое село вошли тоже без боя; но с рассветом началась настоящая драка. Несколько раз немцы бросали против нас свои бронированные коробки. Делали массированный огневой налет на наши позиции. В 5 утра пришлось ретироваться на исходный рубеж. В ночь с 11 на 12-е сентября, в 3:00 опять двинулись вперед. Прошли без особого труда несколько сел. Остановились в селе, раскинувшемся у подножия какого-то Карпатского хребта. Дальше, сволочи, не пускают. Стреляют, не жалея патронов. Разведка ушла вперед. Приказано окопаться капитальнее, ибо скоро рассвет, а с рассветом фриц будет бросать свои гостинцы.

12 сентября. Ну ж и денек! Вовек не позабыть! За этот день я сменил пять позиций, все выбирал более подходящее место. Однако такого места нигде не было. Мы были как на ладони. Немцы вели прицельный огонь. В овраге спасались в ямах местные жители. И среди них жертв было немало. Налетали самолеты. Ночью, наконец, мы выбили противника из окопов и, перейдя через шоссейную дорогу, двинулись в горы по бездорожью. Вел местный житель, проводник. Немецкое командование, разумеется, и не предполагало, что советская конница может преодолеть такие естественные препятствия, как крутые горы, покрытые сплошным лесом, болота на высокогорных площадках, полное бездорожье.

13 сентября (1944). Сегодня на рассвете мы оказались в тылу у противника. Утром прошли село Поляна. Здесь живут русские с Дона, с Кубани, когда-то переселенные сюда царским правительством для несения погранслужбы вместе с женами, детьми и всем домашним скарбом. Они так и остались в Польше. Но русский язык не забыли. Говорят хорошо как по-польски, так и по-русски. Нас жители покормили, кто чем мог. Наш приход их обрадовал. Немца все ненавидят. В 11:00 дня мы пересекли польско-чехословацкую границу. Выйдя на пограничную полосу (на горе, покрытой преимущественно буком), наша головная походная застава свернула вправо, вдоль границы, но вскоре остановилась: по звукам определили близость противника. Начштаба майор Стадник передал мне свою шинель (я был с конем, а он – пеший) и пошел вперед, к голове. Я – следом. Вдруг чей-то крик: «Немцы»! Справа по просеке к границе поднималось около десятка немецких солдат. Мы их увидели, когда они были уже в десяти шагах от нас. Несколько мгновений мы смотрели на них, они на нас, не решаясь начать стрельбу. Подполковник Гамзардия, вышев из оцепенения, все же первым скомандовал: «Да стреляйте же, орли мои, что смотрите?!». Однако сам он забыл тоже, что у него на боку болтается немецкий «парабеллум». Один из гитлеровцев, наконец, дал вверх очередь из автомата (в нас, разбойник, стрелять побоялся!), и все они бросились назад, рассыпавшись между деревьями. Никто из нас и выстрелить не успел! Так неожиданно все получилось. Правда, комвзвода сорокапятимиллиметровых орудий дал по ним три выстрела болванками, но было поздно. Обстановка усложнялась. Пришлось усилить боковое охранение, предупредить арьергард. Немцы подбрасывали подкрепления, чтобы осуществить давнишнюю задачу – уничтожить легендарный Первый Конный корпус Белова (при нас – Баранова, генерал-лейтенанта). Вскоре был убит наповал майор Стадник, отошедший в заросли ежевики полакомиться ягодами. Восемь пуль всадил фашист в него из автомата. Пришлось его здесь же похоронить, в камнях, на глухой польско-чешской границе. Его жена осталась за линией фронта, с тыловыми частями. Нина, Нина! Коротко было твое счастье! Не будешь знать даже, где похоронен близкий твоему сердцу человек… Уж очень я его любил, этого доброго человека. Да и не только я. Вместе с разведчиками и химиками я пошел по просеке налево, вниз. Лейтенант Кутэрженко, командир минометного взвода, 1922 года рождения, шел впереди. Внизу, за деревьями, послышался стрекот мотоцикла. Лейтенант выстрелил из «ТТ» куда-то вперед и побежал. Когда показалась дорога, я увидел следующее: на обочине дороги стоял Кутэрженко, держа за «рога» мотоцикл. Пытался для чего-то его завести. Вдруг справа, из-за скалы выехала военная бричка, немец-ездовой шел рядом с лошадьми, держа автомат на груди. Мы не успели и опомниться, как случилось непоправимое: гитлеровец моментально резанул автоматом по лейтенанту, но в этот же момент сам упал, получив касательное ранение в лоб, над левой бровью. Кутэрженко положили на изготовленные наспех из буковых палок и плащ-палатки носилки. У него беспомощно сомкнулись веки; необыкновенная бледность лица и страдальчески искривленные спекшиеся губы ясно говорили о безнадежности возврата к жизни. Раненый перед вздохом с большим усилием опрокидывал назад голову, чуть заметно приоткрывал рот, и тогда из глубины легких слабо доносились хрипенье и бульканье крови. Левая окровавленная рука беспомощно свисала с носилок, а пальцы правой руки судорожно сжимали портупей, как бы силясь сорвать его с груди, чтоб хоть несколько облегчить дыхание… Допрашивал убийцу-гитлеровца сначала я один, потом вместе с Гельфандом, дивизионным переводчиком. Ни за что не хотел признаться, что он убил Кутэрженко. Просил его не убивать, так как страшно хочет жить, так как у него, мол, пятеро детей, плохо сироткам будет без папы… – «А лейтенант, который еще не успел жениться, жить не хотел? За что ты его убил, гад ползучий?» – наступал на него Гельфанд. Поняв, что пощады не будет, улучивши момент, он бросился вниз между деревьями. Но я его настиг моментально. Разведчики его повели в сторонку от тропинки. Опять пытался бежать. Настигли… После этого меня стошнило, стало как-то не по себе. Эх, люди! Порой вам приходится быть страшнее зверя… Наступила ночь. Положение наше остается критическим: мы окружены полностью, выхода, кажется, нет. «Курсаки» опустели: после завтрака в селе Поляны в рот росинки не брали. Хорошо, что вокруг было много ежевики. А что делать с конями? Травы нет, о воде и говорить нечего. Стоят бедные животные, понурив головы, изредка поводя ушами. Надо уйти в землю, пока не поздно. Но как? Толщина верхнего слоя почвы не больше двух вершков, а дальше – сплошной камень. Я соорудил себе нечто вроде каменного гнезда (благо, что камней вокруг было много). Дно гнезда устлал буковыми ветками, закрыл все это плащ-палаткой и лег, свернувшись калачиком. Товарищи долго еще возились, сооружая себе такие же «каменные могилы», как их назвал всегда мрачный Пистрецов. Я долго не мог заснуть, перебирая в памяти события последних дней. На небе замерцали звезды. Стало прохладно. Противник молчал. Ничто не напоминало, что через несколько часов, с рассветом, разыграется очередная трагедия. Неплохо бы теперь съесть хотя бы буханку хлеба с квасом или молоком. Что же будет завтра?