Часть третья
В ПАРТИЗАНСКОМ ОТРЯДЕ. Продолжение.

Марлена, юная партизанка

Когда нас с Г. Маклаковым в начале мая 1943 года приняли в партизанский отряд «За Родину!», дислоцировавшийся в Бобровицком районе Черниговской области, на постоянном месте расположения отряда оставалось всего 25 человек. Основная часть отряда ушла за реку Десна помочь другому, более крупному, отряду, который сражался с остатками немецкой дивизии, прибывшей из Сталинграда на отдых в Черниговскую область, и с карателями. Григорий (так мы звали Георгия Маклакова) через несколько дней принял участие вместе с другими партизанами в охране партизанского лагеря, в обеспечении людей продуктами. Не было соли, не хватало запасов хлеба… У меня же в пути от Киева до Черниговской области порезались осокой босые ноги, распухли ступни. Далеко ходить не мог. Нес службу в охране местонахождения отряда (шалаши, пекарня, кухня и т.п.). Кроме того, начальник особого отдела поручил мне вести с некоторыми партизанами воспитательную работу. Однажды в свободное время мы прогуливались с Маклаковым по лесной партизанской тропинке недалеко от места лагеря. Я рассказывал Георгию, как до этого сделал три попытки бежать из плена, не увенчавшиеся успехом: меня всякий раз задерживали и возвращали к пленным. Вдруг мы услышали недалеко от тропинки шорох и слабый треск ломаемых сухих веток: кто-то тайком преследовал нас, но не показывался. Мы остановились и попросили выйти к нам. Вышла из лесной чащобы молодая девушка, или подросток, с винтовкой. Она дежурила на этом участке, чтобы поднять тревогу, если покажется враг. «А я вас подслушивала и поняла, что вы свои, недавно прибывшие. Давайте вернемся в лагерь. Я прошу одного из вас, – она показала на меня, – остаться со мной дежурить, а Вы, кажется, Георгий, пойдемте к шалашам: я Вас познакомлю со своей тетей». Так мы и встретились и познакомились с юной партизанкой, которая с винтовкой ходила вокруг лагеря. Это была Марлена Сергеевна Зубко, дочь поварихи партизанского отряда Евдокии Ильиничны Зубко, родной сестры командиров Конишевских. Ей было около 14 лет, а отряд охраняла она по своему желанию. Итак, она позвала нас назад к партизанским шалашам. Оттуда привела свою тетку и свела ее с Григорием Маклаковым. Сказала: «Вы ступайте вдвоем и гуляйте по тропинкам вокруг шалашей, а мы с Ваней будем ходить по другим тропинкам». Повернувшись ко мне, она сказала: «Мне интересно узнать, как Вы все же выбрались из лагеря военнопленных…». Она рассуждала как взрослый человек, несмотря на свой четырнадцатилетний возраст. Я не мог отказать ей в просьбе дружить и согласился с ней встречаться. «Мне с Вами интересно дружить. Здесь больше никого не вижу, с кем бы делиться своими впечатлениями об этой войне…». Марлена любила командовать. Была сверхсамостоятельна. Ее мама, учительница, была в отряде поварихой, а отец и дядя по отцу были летчиками-истребителями. Оба погибли на фронте. Дедушка по линии отца работал до войны председателем колхоза в селе Марковцы. Все мужчины семьи были членами компартии. Дед по просьбе сыновей передал государству деньги из своих накоплений на самолет-истребитель. Немцы арестовали деда, увезли в город Нежин, там избили и повесили. Дядья Марлены (по матери) Конишевские помогли ей с матерью уехать из Киева в село Марковцы. Но немцы перестреляли почти всех жителей села и сожгли дома. Марлена с мамой ушла в партизанский отряд «За Родину». После окончания войны мы некоторое время переписывались с Марленой. Вот как она описывает в своем письме от 16 февраля 1951 года события тех дней: «… Война нас с мамой застала: ее – в Киеве, а я в то время была в селе, у дедушки. Слушала программу передач по радио, и должны были передавать вальсы Штрауса. Я взяла наушники и вдруг позывные и диктор объявил, что будет говорить Вячеслав Михайлович Молотов… Итак, война. На всех сидящих в хате повеяло ужасом. Тете моей (которая, кстати, тоже была в отряде – Вы ее, наверное, знаете) сделалось плохо. Вскоре приехала мама из Киева. Там мы жили некоторое время. Мама ходила в колхоз на работу. А я совсем еще маленькой была (11 лет). Сидела дома с бабушкой. Дед каждый день приходил с работы угрюмый, ни на кого не смотрел. Только со мной разговаривал. И все, я помню, жалился мне, где же наши войска, самолеты, почему отступает армия. Он никак не мог пережить того, что немцы с каждым днем все больше зарываются в нашу землю. На него уже напало отчаяние. Но вот мой дядя, – а его сын, – летчик (ныне Герой Советского Союза) прислал письмо нам, и в нем он обращается к отцу, чтобы тот не жалел ничего на оборону Родины. «Последнюю рубаху отдай, отец», – это его слова, я как сейчас помню. (Погиб он в 1944м). Дедуля мой повеселел. Начал сдавать весь хлеб, который заработал на трудодни (а зарабатывал он много), в фонд обороны. Но вот наступил день, когда нужно было отступать, бросать насиженные места, такие родные! Дедушка взялся гнать колхозный скот. Бабуля, сколько он ее ни уговаривал, не поехала. Взял нас с собой – маму, тетю, меня и поехали. Но далеко не пришлось ехать. Под Борисполем попали в окружение. Нас отпустили, а деда взяли, но вскоре и он пришел домой. Вскоре дедушку арестовали немцы, т.к. у него было два сына-летчика, члена ВКП(б): папа и дядя, да сам он был председателем колхоза. В общем, причин нашли много, чтобы арестовать. Мы ходили два раза к нему на свидание в тюрьму. Он стал совершенно седой, зубы ему выбили, а оставшиеся сами выпали. А если бы Вы его видели перед войной – какой он крепкий и здоровый был, да еще, собственно, совсем молодой! В третий раз, когда принесли мы ему передачу, его уже не было там. Увезли в Нежин. И уже по приезде в Нежин от женщин узнали, что их повесили. Так окончилась жизнь моего хорошего деда Наума Васильевича Зубко. Он был, безусловно, прекрасным человеком во всех отношениях… Дня через два приехали машины из гестапо и сожгли наш дом и много других. К счастью, у нас никого не было дома, потому что заранее скрылись, а в других домах детей пожгли, женщин, стариков. Жутко вспоминать об этих кошмарах. Через несколько дней сожгли дом тети. Мы с мамой скрывались долго. И в тогах сена, и в столе я сидела, и в яме с картошкой… Да, вот еще… Пришла я к бабушке (к маминой маме, – она ведь тоже в том селе живет, где с ней жила и Маруся). Маму мою поймали и вели в полицию: хотели послать в Германию на работу. Это было ночью, и она удрала, а я ничего не знала об этом. Вдруг приходят и меня арестовывают. Но и я удрала от них. А на следующую ночь начали меня тренировать на случай, если придут полицейские, прятаться в печку (знаете, русская печь). Я никак тогда не могла влезть. А ночью, когда пришли за мной, так я вскочила в нее как пуля. Потом смеялись надо мной. Вскоре к нам приехал с другими партизанами ночью на коне Андрей Ильич Конишевский – наш комбат (Вы, надеюсь, помните его?), и забрал нас в отряд. Вот и все. Еще бабушку арестовывали с Марусиными детьми, но, ничего не добившись, выпустили. Вот какие были дела, Ваня…» К этому письму Марлены добавлю следующее. По рассказам партизан, из прежде богатого многолюдного села Марковцы, где председателем колхоза был дед Марлены Н.В. Зубко, смогло спастись только 150 человек. Немецкий карательный отряд окружил село с целью его уничтожить, потому что большинство сельчан были в партизанах; стали жечь дома, в огонь бросали всех: и женщин, и детей. Люди – примерно 150 человек – вырвались из горящего села за оцепление и бежали по лощине к лесу, но, увидев стоящих по разные стороны на склонах двух немецких солдат, застыли от ужаса; думая, что их сейчас перестреляют, начали прощаться друг с другом. Немцы также зафиксировали беглецов: женщин и детей – и, притворно отвернувшись, словно никого не видят, коротким движением руки за спиной показали в сторону леса: бегите дальше! К счастью, немецкие офицеры находились на удалении от этого места и беглецов не заметили. Это все рассказывали прибывшие в отряд люди из Марковец. А село было почти дотла сожжено. А у старшего дяди Марлены, бывшего директора школы А.И. Конишевского, немецкие каратели бросили в огонь мать, жену и детей. Будучи командиром батальона в партизанском соединении «За Родину», он открыл еще и личный счет мести фашистам. Ночью садился на коня, выезжал к местам дислокации немецких частей и полицейских, выслеживал, забрасывал гранатами и под пулями мчался на коне в лес к своим партизанам… Немцы в отместку полностью разрушили непокорное партизанское село. Марлена Зубко была не по годам смышленая и самостоятельная, зарекомендовала себя опытной разведчицей... Добровольно уходила в ночь вместе с другими партизанами на секретные караульные посты. В случае появления врагов посты давали сигналы в отряд, вступали по необходимости в перестрелку. Ее мать всегда беспокоилась: как бы беды не случилось! Бывало, Марлена подслушает, о чем два ее дяди-командира говорят, к примеру, о необходимости разведки на предмет обнаружения фашистов в ближайших селах, и, не спрашивая разрешения у матери, ночью с двенадцатилетним мальчиком, родители которого тоже были в отряде, тайком запрягает пароконную повозку и уезжает из отряда. Мальчик с лошадьми оставался на опушке леса, а Марлена уходила в населенные пункты узнавать, где немецкие воинские части, какое у них вооружение, что намереваются делать и т.п., т.е. проводила вполне профессионально разведку. Сосчитает, сколько походных кухонь у немцев, есть ли танки, бронетранспортеры. После обхода сел к утру возвращаются с мальчиком в отряд, и она на рассвете уже докладывает командирам разведданные. Евдокия Ильинична постоянно беспокоилась и даже плакала из-за такого своевольного поведения дочери, но ничего с ней не могла поделать. «Я пришла сюда воевать с гадами, – говорила она, – а не в шалаше прохлаждаться». Не подчинялась ни маме, ни дядьям-командирам в отряде, разве что через раз, и нередко сама себе ставила боевые задачи. Я спросил ее как-то, почему немцы не догадываются, что она партизанская разведчица. Марлена ответила, что перед уходом одевается нищенкой, лицо испачкает чем-нибудь, за спиной носит мешочек для хлеба, выпрашивая его у местных жителей. Один глаз защуривает, другим смотрит. Одним словом, играет роль дурочки, глуповатой нищенки. Поэтому немцы ее не задерживают. Однажды она долго не возвращалась в лагерь. Пришедшие в лагерь партизаны-разведчики сообщили, что на опушке леса лежат убитые лошади и разбитая телега. А людей не видно. Мать Марлены была сильно встревожена, плакала. Командир взвода, ее брат (Н.И. Конишевский, впоследствии он был командиром роты) подошел ко мне и попросил ее как-нибудь успокоить: «Ведь ты тоже учитель, сделай что-нибудь, успокой!». Я поискал вернувшихся из разведки партизан. Уточнил, какую именно они видели телегу, какие передняя и задняя оси. Они сообщили, что обе оси железные, а лошади – разномастные. Проанализировав полученную ин)формацию, понял, что это совсем другая телега и другой экипаж. Зашел в палатку, где была заплаканная мать Марлены, и сказал ей, что дочь жива, что в пути вышла небольшая заминка, но сегодня примерно в полночь она вернется. Конечно, я не мог знать этого наверняка, и были сомнения насчет возвращения в 12 часов ночи, но тут я положился на свою интуицию. Но матери все не верилось; она уже вторые сутки продолжала горевать, однообразно и обреченно качая обмотанной фуфайкой головой … И вот ближе к полуночи в лесу появился скрип той телеги, у которой задняя ось была деревянной и ничем не смазанной. Лагерь напряженно ожидал предсказанного мною возвращения партизанки. «Слышите, – обращаюсь к партизанам, – скрипит! Евдокия Ильинична, едет она, твоя дочь! Маклаков, послушай, у тебя слух музыкальный, это та самая телега?». – «Эта!» – отвечает Маклаков. Телега нудно скрипела несмазанной осью. А для убитой горем матери в ту ночь не было лучше этой скрипучей музыки. Все, кто оставался в лагере, вышли встречать виновницу всеобщей тревоги… Марлена почти каждый день уходила с группой партизан в четыре человека на секретный пост, а возвращалась утром. Всегда готова была пойти со взрослыми партизанами на любое задание… Девчонка – а какой смелый человек, надежный друг и товарищ!