Часть вторая
ПОБЕГ ИЗ ПЛЕНА. Продолжение

Вторая попытка побега

Военнопленных пригнали в пригород Киева – Дарницу, загнали за колючую проволоку на месте какого-то завода. Здесь погибло много наших: пленных морили голодом и сотнями вывозили трупы в противотанковый ров. В день прибытия в новый лагерь оккупанты устроили своеобразную «санобработку», для чего на столбиках провели трубы с отверстиями, пустили ледяную воду (а на улице падал снег) и загоняли пленных под этот холодный «душ», комментируя сквозь самодовольный смех: «Здоровее будете!». Я заболел, и уже не мог стоять на ногах. А то и дело проходила проверка: немец-«врач» обходил строй и каждого покачнувшегося приказывал отвести в угол за высокую изгородь, где уже никто не вставал, и назад не возвращался. Меня поддерживали старший лейтенант – финн по национальности – и другие пленные покрепче: ставили в середину и зажимали со всех сторон, чтобы не качнулся, и таким способом они меня и спасли. Так продержали нас до вечера, затем загнали на склад с холодным цементированным полом. Мои товарищи нашли мешковину и уложили меня, находившегося в полузабытьи, а сами расположились вокруг – командовал все тот же старший лейтенант - финн. После рассказывали, что от меня шел такой жар, что они все по очереди грелись около меня как у печки. На другой день я пришел в себя; встал сам и спросил: «А где я, почему здесь?». Старший лейтенант мне пояснил. Затем немцы выгнали нас на улицу и вновь устроили проверку на устойчивость: кто качнется, того за изгородь в угол. Меня снова держали в середине. Когда стемнело – снова на цементированный пол. Такое многократное жестокое испытание я выдержал только благодаря моим товарищам, и со временем немного окреп. Из Дарницкого лагеря мы впятером попытались бежать – решение было принято спонтанно, безо всякой подготовки, как следствие возникшей благоприятной ситуации; для меня это была вторая попытка. Нас, пять человек, вывели из лагеря в Дарнице и велели убирать сосновый хворост. Охранники – оба – были пожилого возраста. Мы попросили их разрешить нам походить по сосновому бору: авось что-нибудь съедобное попадется… Солдаты подумали и отпустили, наказав, чтобы далеко от них не забирались. Мы пошли потихоньку по лесу, оглядываясь назад. Охранники сели на пеньки, достали бутылку с жидкостью и попили из кружки с передышкой. Видимо, они где-то достали самогон. Мы отошли уже, оглядываясь, на несколько десятков метров и заметили, что вояки задремали. Увереннее пошли, ускоряя шаг, дальше в лес. Но вдруг затявкала собака. Глянули на источник звука: в нашу сторону идут два немца с оружием и служебной собакой на поводке. Я своим товарищам посоветовал рассредоточиться и развернуться в сторону лагеря, имитируя неспешный сбор чего-либо съедобного и бросая это «нечто» в рот. Подошедшие к нам охранники были в военной форме летчиков. Я заговорил с ними на их языке: «Wir sind hungrich, suchen etwas zum essen». Они меня, очевидно, поняли. Но спросили, кто нас отпустил. Мы указали на охранников. Летчики велели нам зайти через калитку в лагерь военнопленных и скорей затеряться среди других, ибо комендант лагеря уже знает о нашем долгом отсутствии, а он «шутить не любит» (комендант лагеря был настоящим палачом). Я поблагодарил их. Этим и закончилась вторая попытка побега.

Третья попытка побега

Пришла зима. Мы были в лагере около Киевского авиазавода (в Святошине – пригороде Киева). Нам, военнопленным, поручали выполнять опасную работу: взрывать неразорвавшиеся бомбы и снаряды. Для этого нас выводили за территорию лагеря к большому оврагу. Мысль о побеге неотступно преследовала меня. Однажды с утра повалил с неба густой снег. Вечером я поговорил с некоторыми пленными: не хочет ли кто-нибудь удрать? Желающих не оказалось. Тогда я попросил одного выйти со мной из барака к изгороди и помочь мне: я перелезу через изгородь, набросив на колючку старую шинель. Он обещал замести все следы, если я, согласно приготовленной на всякий случай легенде, вернусь с продуктами питания. Я удачно перелез, спрыгнул в снег и подался вправо по дороге, занесенной снегом. Потом спустился вниз в овраг. Там показалось село. В некоторых окнах горел свет керосиновой лампы. Я постучался. Вышел дед. Я спросил его, у кого можно побриться, помыть лицо и т.д. Он направил меня вниз до мостика, затем повернуть налево к побеленной хате. Я так и сделал. Постучал в окно. Вышла женщина средних лет. Я объяснил ей причину моего позднего визита. Она тут же меня впустила. Там была еще одна женщина. Они помогли мне помыть голову, побриться, кое-что дали из одежды. Близился рассвет. Я поблагодарил их за помощь, спросил, как называются села в направлении Белоруссии, и постарался запомнить. Перед рассветом покинул гостеприимный дом. Когда я миновал очередное село, уже рассвело по-настоящему; далее был спуск вниз к другому селению, и тут я увидел движущихся в мою сторону немецких лыжников. Я повернул назад, как будто бы откуда-то иду в Киев, остановился, чтобы пропустить лыжников. Почти все прошли молча. Последний по-русски сказал: «Потрудитесь показать нам ваши документы!». Документов, разумеется, никаких у меня и быть не могло, отпираться было бессмысленно. Я ответил, что документов нам в лагере не дают. Собирал я кое-что из продуктов, т.к. нас там почти не кормят. «Тогда шагайте вслед за нами!». – «Я не успею за вами!». – «А мы подождем». Так они довели меня до ворот того лагеря, откуда я вышел накануне вечером, и сдали меня часовому у ворот. Часовой был добрый пожилой солдат. Он сказал, что вторые сутки не хватает в лагере одного пленного… «Ступай в барак, и пока никого нет там, спрячься под нарами до прихода на ужин в лагерь». Стемнело. Вернулись. Встали в очередь перед кормокухней получать по три вареных мерзлых картофелины. Подошел фельдфебель. Поговаривали, что он – очень лютый, спуску за провинности не дает. Спросил, кого не было в лагере вторые сутки. Все молчат. Вынул фонарик, стал освещать лица, ходя по рядам. Дошел до меня. Посветил и задержался. «Ну, говори, где ты был?». Деваться некуда, я ему по-немецки ответил, что ходил за продуктами. Немного принес. Он вдруг подобрел. «Люблю, – говорит, – когда человек отвечает без обмана». И – никакого наказания. Только приказал утром выйти за ворота и придти к его квартире. «Я вынесу, – говорит, – шинели, ты их отдашь тем, кто попросит». Я так и сделал. Однако, подходя к его квартире, я увидел его около ямы, где стоял полураздетый пленный. Фельдфебель выстрелил ему в затылок. Я подумал: «А что он теперь еще выкинет?». Он подошел и, как бы оправдываясь, сказал: «Это был вор: он буханку хлеба у меня украл. А я не люблю воров». Я промолчал. А что мог я сделать в таком положении? Вернулся в барак с шинелями и солдатской обувью. Вот и третий мой побег окончился также неудачей. Но, с другой стороны, за каждый побег могли ведь и расстрелять, а я все же остался жив, повезло: удавалось всякий раз «выкрутиться», и главным образом, считаю, потому, что мог объясняться с оккупантами на их языке. В Куреневке Из Полтавской области нас, военнопленных, перегнали в пригород Киева на восточном берегу Днепра – Дарницу. Там на территории какого-то завода, обнесенного металлической решеткой, были складские помещения для стройматериалов и деталей для бронемашин, в т.ч. танков. С военнопленными охрана обращалась жестоко. Нас морили голодом. Иногда один раз в сутки кормили отходами испорченной продукции. Даже питьевой воды не было. Черпали и пили воду из ямы в подвале, где раньше были печи и большие котлы, причем вода была смешана с маслом от работавшего этажом выше двигателя. Ежедневно из бараков выносили трупы людей, укладывали на специальные телеги в несколько рядов, подвозили к траншеям и сваливали, заставляя других пленных закидывать трупы землей. Таких подвод ежедневно было много: от голода люди гибли сотнями, если не тысячами. Многие из нас уже и не думали выжить: кормили так, словно хотели поскорее отправить в землю. Отчаяние поселилось в наших душах. Был декабрь 1942 года. В Дарнице я познакомился и подружился со старшим лейтенантом Борисовым из Москвы. Осознавая, что всех нас ждет голодная смерть, если оставаться в пассивном ожидании развития событий – а какое могло быть развитие событий в этом аду! - мы с Борисовым обсудили ситуацию и приняли решение не падать духом, бороться до конца и использовать любую малейшую возможность выжить и бороться с врагом. Мы с ним с трудом пробрались, то и дело падая от бессилья и головокружения, поднимая и поддерживая друг друга, ближе к воротам, через которые вошли в лагерь, и ждали: «Авось возьмут нас куда-нибудь на работу, где можно достать что-нибудь съедобное». И однажды к воротам подъехали три большие крытые машины – грузовики чешского завода «Шкода». Тех из наших пленных офицеров, кто стоял ближе к воротам, начали загонять в эти закрытые грузовики. Отбирал пленных офицеров пузатый офицер)немец. Мой товарищ Борисов позвал меня с собой: «Поедем, все равно и здесь умрем…». Пузатый спросил меня: «Bist du Ofizier?». Я машинально, не подумав, ответил по-немецки: «Ich bin kein Ofizier6!». Он крикнул: «Lugst! (врешь!). Varum schprichst deutsch?»... Очевидно, он принял меня за офицера потому, что ответил ему на немецком. Действительно, я немного знал немецкий язык (наша семья раньше жила в Саратовской области по соседству с немецкой колонией, и учились мы в одной школе с немецкими детьми; кроме того, в Лукояновском педучилище немецкий язык преподавался на высоком уровне). Скомандовал, чтобы я вместе с нашими офицерами полез в закрытую машину, куда можно было втиснуть до 70 человек в положении стоя. Итак, нас 210 человек, в трех машинах, полностью закрытых плотным брезентом, под сильным конвоем куда-то повезли. Почти все 210 военнопленных были командирами Красной Армии, попавшими в плен в окружении восточнее Киева в сентябре 1941 года. Наши офицеры шепотом передавали приказ ехавшего с нами одного полковника: если везут на расстрел, то, как только высадят – бросимся на автоматчиков, всех не успеют перестрелять. Но нас перевезли по временному мосту через Днепр по территории Подольского района на северную окраину Киева (мы в закрытой машине догадались об этом вначале по бревенчатому стуку колес на мосту и плеску воды, затем по трамвайным гудкам). При этом на несколько часов завезли на берег большого оврага с обрывистыми склонами; поодаль просматривались длинные здания, видимо, бараки, а на другой стороне – лесок. Я спросил часового, где мы находимся, и он гортанно ответил: «Бабий Яр». Вспомнилось, как в Дарницком лагере немецкие охранники, придираясь к пленным по поводу и без, многозначительно выговаривали: «Бабий Яр, Бабий Яр!». Стало понятно, что они стращали непокорных переводом в этот лагерь смерти. Пронзительную книгу об этом концлагере и о тех событиях оккупации Украины с названием «Бабий Яр» написал Анатолий Васильевич Кузнецов, который в то время подростком жил в Куреневке и многое видел собственными глазами. Похоже, в течение этих нескольких часов решалась наша судьба: оставаться нам здесь или нет. И все же нам выпал счастливый случай вырваться из Бабьего Яра. Нас отвели за полкилометра в малый лагерь, организованный немцами на северной окраине Киева на тупиковой товарной станции Куреневка, и загнали за колючую проволоку в бараки с двухъярусными нарами, где раньше были склады с разными грузами. Рядом, через узкую улочку, стояло здание 4-й государственной Киевской обувной фабрики. Наше помещение – напротив фабрики. Здесь к бывшим складам были подведены железнодорожные рельсы. Наш труд использовали для нужд рейха: мы подгоняли к складам вагоны, разгружали железнодорожные шпалы, ломаные отрезки рельсов, которые затем сваривали в одну железную балку и вновь грузили в товарные вагоны; все это увозилось в Германию. Здесь, в Куреневке, кормили чуть лучше, да бра)ли нас на разные работы по уборке авиазавода, складских помещений. По дороге нам бросали что-нибудь съедобное сердобольные киевлянки. Многие мучились от запора (часто кормили просяной кашей вместе с шелухой или недоваренной кровью из хладобоен). Охрана била резиновыми дубинками засидевшихся в туалете. Однажды к нам подошел пожилой рабочий – мастер по сварке, назвал свое имя: Гуго (Hugo) – и спросил, делал ли кто когда-нибудь из листового железа ведра, бидоны, тазики, и кто умеет сваривать металл. Подумав, я назвался жестянщиком, умеющим делать железную посуду, со мной вышло еще двое. Немец сказал, что для работы троих хватит. Привел нас к мастерской, указал на кипу сложенных оцинкованных листов и велел сначала изготовить цилиндрическое ведро, затем конусное. «Я пока пойду к другой группе: сварщикам, строгальщикам». Мы остались одни. Я спросил товарищей: «Кто из вас умеет делать что-нибудь из жести?» Оказалось, не умеют. Один из них – Григорий – умел паять, а другой – рядом стоять! Они оправдывались: «Мы думали, ты умеешь!». Я подумал и сказал: «Я видел, как мой батька делал из листового железа ведра, тазики, бидоны, железные печки, но сам я не делал. Придется научиться». Попытка сделать одно конусное ведро окончилась неудачей: ведро оказалось кособоким, верх и дно под разными углами к стенкам. Мы спрятали свое «изделие» под сложенные листы железа и начали делать цилиндрическое. Получилось нормальное ведро. Гриша запаял швы, вода держалась в ведре. Это был успех. Потом я с помощью самодельного циркуля сделал заготовку конусного ведра. Получилось! Через несколько часов мы стали делать быстрее. Мастер пришел после обеда и спросил нас: «Кто это сообразил, как делать конусные ведра?» Товарищи указали на меня. Я сказал, что сам я раньше не делал, но видел, как мой батька делал. Через несколько дней мы вполне освоились с изготовлением емкостей из жести. Мастер Гуго разрешил часть из готовых ведер перебрасывать через тесовую изгородь проходящим мимо женщинам. Они подбирали их: в домашнем хозяйстве ведра нужны, а взамен приносили нам хлеба, выкрикивая время, когда перебросят хлеб через стенку. После Гуго своим рабочим-немцам сказал: «Вот видите этих людей? Они нормальные люди: покажи им, как делать, и они быстро научатся». Мы присмотрелись к нему и поняли, что он может нам помочь убежать из этого лагеря…

Подпольщица Нина Ковшунова

В Куреневском лагере однажды заставили нас разобрать железную крышу склада. Мы сверху спускали листы оцинкованного железа. За изгородью мимо проходили женщины и девушки=киевлянки. Я крикнул сверху им: «Здравствуйте! Почему молча проходите? Мы ведь долго здесь не будем: уйдем к своим. Опять будем гнать врагов с нашей земли!». Одна девушка остановилась. Я сказал, как меня зовут, откуда я родом. Так я познакомился с патриоткой Советской Украины Ниной Федоровной Ковшуновой. Через день ко мне подошел полицай (киевлянин, охранявший нас), назвал себя и Нину Ковшунову, сказал, что они родственники. Этот человек попросился к фашистам в полицию ради спасения своей семьи, и охотно помогал нам. Он передал мне сумку с продуктами. Им, хоть они были и на воле, самим было трудно доставать продукты, но Нина как-то ухитрялась еще помогать нам, пленникам. И перед самым моим побегом она зашла на территорию лагеря по разрешению охранников с пятнадцатилетней девчонкой. Шепнула мне на ухо, что это, якобы, моя сестренка. «Сестренка» передала мне хозяйственную сумку с продуктами (угощение на праздник Пасхи). Я попросил Нину по возможности приготовить нам хлеба на первые дни побега и спрятать за лагерем в полуразрушенном доме. Друзья Ковшуновой тайно слушали сводки Совинформбюро с фронта (из-под Сталинграда); их Ковшунова передавала мне в лагерь через того самого полицая. Я читал сообщения из-под Сталинграда военнопленным, а сам со своим другом Георгием Георгиевичем Маклаковым тщательно готовился к побегу. Перед побегом я предупредил Нину, чтобы сама больше к нашему лагерю не подходила. Однако она сама понимала, как держать со мной связь, да чтобы немцы не заподозрили ее. Нина Ковшунова на листочке бумаги тщательно нарисовала, где по Киеву пройти безопаснее, где меньше всего немецкой охраны; скатала листочек и воткнула в полую металлическую ручку. Ручку спрятала в тесте так, чтобы она оказалась в углу испеченной ею буханки хлеба. При передаче с воли пленным продуктов все тщательно проверялось, а хлебные буханки разрезались вдоль и поперек. К счастью, часовые у ворот буханку хлеба, которую проносил знакомый Ковшуновой полицай, не стали разрезать ножом. Помощь в побеге нам оказали так-же несколько человек из немецкого персонала, настроенные критически к тоталитарному режиму третьего рейха, о чем будет сказано ниже. В день побега в условленном полуразрушенном доме я нашел две буханки хлеба с кусками свиного сала, приготовленные нам Ковшуновой… Мы с напарником добрались до партизанского отряда. После я узнал: Нину забирали в гестапо и допрашивали, полагая, что она помогла мне бежать. Но она сумела выкрутиться, уверив дознавателей, что меня не знает, и случайно по просьбе незнакомой девушки подходила к лагерю.

****

В 1970 г. я был на экскурсии в Киеве с группой ветеранов войны из Горьковской области, нашел квартиру Нины Федоровны Ковшуновой (по мужу Мельниченко) и побывал у них в гостях. На улице, у ее дома увидел Нину… нисколько не постаревшей, а такой же молодой и красивой, как в те давние времена, и только взгляд ее был не печальным, а жизнерадостным. Я подошел к ней и растерянно, полувопросительно)полуутвердительно произнес: «Нина?». Девушка с улыбкой сказала: «Вы, наверное, к моей маме! Пойдемте, я Вас провожу». Это была ее старшая дочь Лариса, так похожая на свою маму. Она повела меня до дома своего дяди, где в гостях были ее мама с отцом. Во дворе дома (это была все та же северная окраина Киева) в саду под яблоней за столиком сидели люди. Лариса потянула меня за руку за куст сирени. «Спрячемся здесь, я покажу, где мои родители. Вон за столом справа сидит папа, а слева потолстевшая дама – это моя мама. Рядом с ней сидит жена моего дяди. Ступайте к ним и пошуткуйте», – приказала мне проказница Лариса. Она спряталась в кустах; я подошел к компании, поздоровался. «Вы когось шукаетэ?» – спросила одна из женщин. Я ответил: «Кого я шукав – вжэ знайшов! Это – Нина Ковшунова, это – ее чоловик!» – показывая на них рукой, назвал всех по именам... Вдруг Нина Федоровна уронила голову на свои руки и замерла. Я испугался: «Вот так пошутил!». Когда она очнулась, то сказала: «Я узнала тебя сразу – по голосу, и мне на миг почудилось, что ты бежал из лагеря, а за тобой гонятся немцы, и тебя нужно скорее спрятать... Мои мысли сами собой перекинулись в прошлое, в дни войны». Потом мы с Ниной Федоров)ной, ее мужем и дочерью пошли к ним на квартиру. Встретить меня пришли и близкие Нины Федоровны. С ее мужем, Владимиром Ивановичем Мельниченко, после ухода родни мы еще вели беседы почти два часа. Я рассказывал, как Нина меня выручала из плена, как потом воевал в партизанах и в кавалерии – он сопереживал. После той встречи мы долго еще переписывались с В.И. Мельниченко (он работал инженером-электриком при Киевском правительстве).