Тетрадь №2 Фронтовой дневник (1945 год)
ПРОДОЛЖЕНИЕ

Девятое мая 1945-го года
Сегодня же, 9 мая, на рассвете, пришли на квартиру оба капитана. Разбудили меня возбужденными голосами. Карев показал мне письмо из Тамбова от Алехиной. На чистом листе бумаги был выведен контур детской ручонки с растопыренными пальчиками. «Вань, посмотри – что это?» – «Неужели у тебя сынишка родился?» – вопросом на вопрос ответил я ему. – «А как ты догадался? Ведь и вправду сынишка!.. Вот как мне его назвать?..» – «Назови его Виктором, – посоветовал Борщов. – Виктор Николаевич Карев! – Звучит неплохо. Тем более ты обрел сына в день победы... Пусть он и раньше родился, но письмо пришло в день победы... Сегодня, думаю, объявят День Победы над гитлеровцами». После обеда я заглянул на конюшню посмотреть на своего мерина буланого, ибо несколько дней его кормили Гринев и Ермак. Там оказался один Ермак. Он заканчивал утренний конский туалет. В кормушках перед конями была свежая трава (косили в пойме Эльбы) и смесь овса с ячменем. Ермак предупредил меня, чтобы я выводил коня на разминку, иначе «будет от жиру беситься». Я попросил Ермака рассказать, как он сумел переправить из Хейды в Мартинскирхен die Jungfrau. Операция, по его уверению, прошла отлично, встречи с патрульными и часовыми у шлагбаумов избежал (объехал). Спрятана она по приказу «жениха» в другом конце села «у надежных людей»...

Вчера хотел лечь пораньше, но приходили в разное время капитан Соколов и майор Чурсин. Вызывали в штаб. Предупредили далеко не отлучаться: как только будет объявлена капитуляция фашистской Германии, я должен буду с политработниками объяснить населению, как себя вести, ибо военные могут быть очень возбужденными и употребят горячительные напитки. Не должно быть близких контактов населения (особенно женщин) с личным составом полка... Пусть солдаты и командиры не забывают о ЧП с комэска ДШК. На рассвете Борщов забежал в мою комнату и устроил спешный подъем. «Скорей бежим в штаб! Через десять минут будет важное сообщение!» – и умчался опять в штаб. Я наскоро оделся и – за ним! Тут уже многие не спали. Все напряженно смотрели на радиоприемник. Угрожали расправиться с радистом, если приемник забарахлит. Адмирал Дениц, замещавший Гитлера, подписал акт о безоговорочной капитуляции!.. Маршал Жуков командует при акте подписания!.. Старших командиров в штабе не было. Никто не предусмотрел, как будем встречать День Победы. ПНШ-1 Корчагин попросил собраться к восьми часам утра в штаб на инструктаж. Тогда, мол, и скажут о порядке проведения Дня Победы. Но где там... инструктаж! Все рванули из штабной комнаты по своим подразделениям сообщить долгожданную весть об окончании столь длительной «мясорубки»! Мы с Борщовым побежали седлать коней. Я забыл спросить, где находится начальник разведки, почему он с вечера пропадает. Борщов уже с коня крикнул, чтобы я ехал в соседнее селение к артиллеристам передать услышанное, а сам поскакал по улице вдоль крепостной стены. Я не нашел на месте седла, да и конь, пожалуй, «будет с жиру беситься». Схватил велосипед, подаренный мне разведчиками, и помчался в соседнее селение, которое раскинулось вдоль восточного берега Эльбы в километре от нас. Солдаты на улицу еще не выходили. Только дневальные да часовые спрашивали, куда я так рано рванулся. Я умышленно скрывал цель своей поездки, иначе будут задерживать.

В центре соседнего селения я нашел квартиру командира батареи 76-мимиллиметровых орудий капитана Рублева (мы находили в его внешнем облике сходство с Багратионом). Он встретил меня у калитки. Хотя все ждали именно такого сообщения, но Рублев тоже не верил своим ушам, тоже заставил повторить. Затем, схватив в охапку, потащил к себе на квартиру. Хозяйка дома, пожилая женщина с открытым добрым взглядом, спросила нас: что случилось, почему в Мартинскирхене стреляют залпами и очередями из стрелкового оружия. Я объяснил. «Тогда что же? Может, закуску подать к столу? Вы победу отметите, а мы, немцы, конец войне», – примерно так она говорила, обращаясь к нам. Рублев показал рукой на стол: «Подавайте, фрау Матильда, на стол закуску». Я убеждал Рублева, что стакан спирта – для меня непосильная доза, что больше рюмки никогда в рот не брал, – но Рублев был неумолим: «Сегодня такой день! Четыре года ждали!..» и т.д. Вырвался я от него с трудом. Чтобы удержать равновесие, старался быстрее крутить педали. Миновал крайние дома Мартинскирхена, а дальше уже ехать было невозможно: солдаты и сержанты, хлопая дверьми, то выбегали на улицу, то забегали в свои дома, то стреляли в небо, обнимались, поздравляли друг друга, искали своих земляков, так как до этого не было времени и причины справляться о земляках... Знакомые из эскадронов и спецвзводов зазывали к себе отметить Победу... Я отговаривался, как мог, обещал зайти кому через полчаса, кому через час... А день на диво был хорош! В голубом небе весело улыбалось поднявшееся уже высоко над горизонтом солнце. Оно вместе с нами, фронтовиками, вместе с людьми всей Европы, заждавшимися замирения между противоборствующими народами, радовалось окончанию людского безумия, длившегося 1418 дней и ночей, вместе с нами переживало и горечь утраты близких людей, друзей, родных, которым не суждено было дожить до этого светлого дня. Я уже благополучно повернул было свой велосипед вправо, в сторону полкового медпункта, как слева услышал голос той девушки, которая была вчера на военно-полевом суде по делу о преступлении нашего офицера. Она подбежала ко мне как к старому знакомому и стала настойчиво просить сейчас же зайти в угловой дом, где собрались все ее родственники и соседи, чтобы я им объяснил, в чем дело, почему кавалерия так ликует, производит холостые залпы и т.д. Я извинился, что не могу именно теперь зайти, так как bin betrunken, что лучше зайду через час, а сейчас мне нужно к врачу. Сказал ей о капитуляции, о победе, дал совет не выходить немцам сейчас на улицу... Она, для верности, взяла у меня велосипед, заметив, что теперь-то я уж обязательно зайду в угловой дом. «Wir werden eine Stunde warten. Aber komm doch zu uns!» Я заверил, что зайду и обо всем расскажу.

Санчасть находилась в частном доме рядом с крепостной стеной. Военврач капитан Файнгольд как раз был на дежурстве в санчасти. Он устроил мне промывание желудка и взбодрил нашатырными каплями. Советовал сегодня к Рублеву больше не заходить... В гостиной углового дома на диванах сидели собравшиеся. Они забросали меня вопросами: 1) Совсем ли кончилась война? 2) Можно ли организовать застолье в честь нашей победы и окончания войны? 3) Какова будет теперь судьба немецкого народа? 4) Куда отойдут восточные немецкие земли – к СССР или будет самостоятельное немецкое государство? 5) На какое время останутся здесь, в Германии, союзнические войска, в том числе мы? Я ответил на те вопросы, на которые знал ответ; а на остальные – они найдут в своих газетах. Предложили мне посидеть за столом вместе с ними. Я поблагодарил за приглашение, но от компании отказался, так как был еще не совсем трезв. Alma Krausewitz, Mutti der Jungfrau Elfriede, заметила, что я не успел позавтракать, и предложила зайти на кухню. «Позавтракаешь, и будет лучше», – заверила она меня. Я подчинился. Умылся, наскоро поел. Оглянулся кругом, выглянул в окно. Там, на улице, ликовали мои товарищи. Встреча праздника Победы не была организована. Отмечали, кто как мог. Старшины отпустили на каждого по нескольку порций спирта, выдали банки с консервами, хлеба, а остальное солдаты сами нашли. Вернувшиеся в свои дома хозяйки помогли растопить плиты, подготовить пищу. Мне сегодня все люди казались добрыми, веселыми, щедрыми, красивыми. И приходило в голову: «А ведь я все еще не написал домой письма, Ведь дома не знают, жив ли я...» Elfriede явно старалась находиться поближе ко мне, задавала вопросы, интересовалась, откуда я родом, каков состав семьи, есть ли у меня russische Braut32, переписываюсь ли я с девушками... – У каждого свои интересы! Мать то и дело напоминала ей, что девушке неприлично надоедать своими вопросами переводчику, пыталась удалить в другую комнату, но там ей одной было скучно, и матери она не слушалась. Я мельком, осторожно, заглядывал ей в лицо, стараясь определить ее возраст. Она была так же красива, как и ее мать, но в чертах лица была и разница. У мамы глаза были серые, ласковые, добрые. У дочки – карие, веселые, жизнерадостные. Она, очевидно, уже забыла о событиях позавчерашней ночи и вчерашнего дня. Ее словно питала уверенность в том, что такого «недоразумения» наши военные больше не допустят, что гарантией этому могу быть я, если подружить со мной... Но мне пора было уходить, ибо где-то мои друзья фронтовые сидят за столом, гадая, где же я задержался. Я извинился перед Frau Alma, поблагодарил за вкусный завтрак и пошел к выходу. Но меня опередила Elfrieda. Открыв передо мной входную дверь, она попросила подождать ее у калитки, а сама побежала в сарайчик за моим велосипедом. Передавая его мне, спросила: «Heute am Abend kannst du zu uns kommen?» – Я ответил, что не могу придти сюда, потому что у меня на квартире соберутся мои товарищи офицеры праздновать день Победы. Видя, что она чем-то озабочена (возможно, боялась повторения со стороны подвыпивших победителей попыток «позабавиться»), я успокоил ее, сказав, что попрошу дежурного по полку, того же самого офицера, до наступления тишины посматривать за их домом. А в крайнем случае, добавил я, пусть выскочит в окно и бежит огородами к нам

Десятое мая 1945 года
Вчера у меня сидели до отбоя. Соколов играл на баяне-аккордеоне (с переводным регистром) фронтовые лирические песни, патриотические, народные. Мы охотно пели, кто как мог. Плясуны пытались высказать свое ногами, но ноги часто подводили. Некоторые в честь победы обменялись сувенирами (часы, трофейные пистолеты, бритвы, авторучки, зажигалки – все годилось для обмена). Соколов уверял, что уйдет из армии, чтобы заняться мирной профессией. Борщов спрашивал совета, куда ему податься, если демобилизуется: к первой жене или к последней возлюбленной из Котбуса. Я спросил его шепотом, почему не видно Jungfrau Gabi, которую привез ночью из Хейды Ермак. Он признался, что ее обнаружили в том конце села офицеры-артиллеристы и предложили было свои «услуги», поэтому пришлось ее спешно отправить с надежным другом в Котбус к родным (тот ехал туда на машине в штаб корпуса). Сегодня около десяти часов утра пришла к нам на квартиру фрау Альма со своими проблемами: надоели «кавалеры», желающие поухаживать за дочкой; даже ночью домогаются, просят их впустить. Что же делать? А нельзя ли их семье перейти в свой дом? – Тут рядом штаб полка, есть охрана. Я обещал поговорить с начальством. Возможно, разрешат. А пока мы позволяем ей перейти в наш дом. Здесь может она жить на втором этаже, в отдельной комнате с внутренним замком. Фрау Альма осталась довольна. Через полчаса Фрида прибежала к нам. Зря время не тратя, она взялась за дело: убрала все на кухне, вымыла полы в комнатах, навела везде порядок. Даже выстирала на кормокухне наше белье.

В штабе мне поручили оформить на полотне боевой путь нашего кав-полка, начиная от московского Кремля и до Эльбы (южнее города Торгау). Нашлись столяры. Староста села, сам – бывший кузнец, привез рейки для рамы. Столяры сделали раму, натянули полотно и поставили во дворе нашей квартиры, чтобы можно было рисовать стоя. Порученной работы мне хватит дня на три. Замполит майор Чурсин обещал заглядывать, давать мне советы. Капитаны Карев и Борщов целыми днями пропадали то в штабе, то у своих друзей. Коноводы были заняты сами собой. Рябой Гринев, коновод начальника разведки, где-то ухитрялся доставать спиртное и с большим прилежанием реализовывал его, пропуская через мозги. Обеспечение фуражом наших коней Гринев возлагал на Ермака, а иногда – на Мордовина П.П., который во время боевых действий часто напрашивался ко мне в качестве коновода. А сам Гринев брал на себя ответственность «держать коней в чистом теле», для чего есть у него здоровые руки, скребок и щетка. Днем Гринев, «налимонившись» с «земляками» в честь одержанной победы, большей частью спал на сеновале, музицируя своими носовыми завертками, а Ермак любил побродить, что-нибудь прикупить, обменять. Ведь его, как рассуждает он сам, скоро отправят домой, а там – дражайшая половина и пара деток. Я, расстегнув ворот гимнастерки, без пилотки, трудился около большой рамы с натянутым полотном, чертя параллели и меридианы. Помогать мне добровольно согласилась наша Эльфрида. Она везде успевала. Была sehr arbeitsam. Любая работа ей нравилась. Предложил было ей плату за ее работу «по нашему хозяйству» – обиделась. Ничего не взяла. После обеда она почти до вечера не отходила от меня, подавая мне то краски в банках, то трафареты, то кисточки. Дело пошло быстрей. Я опасался получить от Мукоеда выговор или еще чего)нибудь похуже, если он заглянет к нам во двор и увидит ее. Но сегодня никто больше не заходил, кроме своих. Борщов, больше других разбиравшийся в женщинах, дал ей высокую оценку: «Прелесть, – сказал он о ней, когда она вынесла из кухни ведро с теплой водой для мытья полов, – стройна, красива, скромна в меру, в меру общительна... Боже мой! Зачем я так давно родился! Был бы эдак годков на 15 моложе – обязательно бы влюбился и был бы безмерно счастлив...» А вчера только Карева убеждал, что он теперь окончательно влюблен в свою Габи из Котбуса.